Время — московское! - Страница 41

— Роло, прошу тебя, прогони эту гадину! — капризно сказала Полина.

— Нет опасности! — авторитетно заметил Эстерсон.

— Все равно я коз ненавижу! Когда я была маленькая, одна такая козюля в зоопарке чуть не откусила мне полпальца!

— Но ты уже не маленькая!

Откуда взялась коза, оставалось только догадываться. На Фелиции дикие козы не водились. Тем более для дикарки коза выглядела слишком ухоженной — ее белая шерсть была не грязнее волос Полины и Эстерсона.

— Я думаю, она появляться из Вайсберг, — предположил Эстерсон.

— Невероятно. Во-первых, это чертовски далеко. А во-вторых, в консульстве сроду не держали никого, кроме такс и кошек! Когда я представляю себе консула Вильгельма Штраубе — в прошлом пресс-секретаря Венской оперы, уволенного по подозрению в педофилии, — который вычесывает гребешком козу, мне становится ужасно смешно!

— Тогда ее привезти клоны!

— Вот это ближе к истине. Хотели из нее сделать ритуально чистую отбивную, но она, почуяв, какая судьба ее ждет, перегрызла веревку и сбежала!

— Если бы я работал в ведомстве пропаганды, я дал бы передовице название «Общества клонов не выносят даже козы…» — Последнюю фразу Эстерсон произнес на немецком, не в силах больше бороться с неподатливыми русскими окончаниями.

Полина заливисто расхохоталась. Эстерсон тоже загоготал — хрипло и взрывчато, как всегда. Коза же наблюдала за дискуссией из кустов. Судя по всему, она была привычна к звукам человеческой речи.

— Не нужно ее прогонять. Нужно оставить.

— Это еще зачем?

— Еда!

— Еда?! Но я не позволю тебе укокошить бедное животное!

— Зачем кокошить? Ее нужно… м-м… — Эстерсон нахмурился, подбирая нужное слово, но ни в русском, ни в немецком отделах его памяти нужного не сыскалось. Однако инженер все же нашелся и изобразил жестом попеременное потягивание воображаемых сосков.

— Доить? — наконец-то догадалась Полина. — Melken?

— Да!

— А ты уверен, что это самка?

— А кто еще?

— Молодой козлик, самец.

— Нет. Пока нет, — покраснел Эстерсон.

Однако им повезло. Коза действительно оказалась самкой с внушительным розовым выменем, которое давало литр-полтора отменного сладкого молока каждый день.

Козу было решено назвать Беатриче. Имя предложил Эстерсон — любитель итальянской классики.

— Тогда уже Бе-е-еатриче, — заметила Полина. — Только доить ее сам будешь. Потому что я боюсь!

Беатриче принесла не только калории, но и новые развлечения. Они часами наблюдали за животным, во что бы то ни стало стремящимся занять наивысшую точку пространства. В своем стремлении ввысь Беатриче забиралась даже на низкие развилки некоторых деревьев. При этом смотрелась она настолько комично, что не улыбнуться было невозможно!

— Смотрите, дети, это белочка! — голосом воспитательницы комментировала Полина, указывая на Беатриче, которая поедала перезревшую пурику, уверенно стоя на ветке в трех метрах от земли.

Да, коза оказалась весьма прожорливой. В первые же дни она схарчила траву вокруг полянки, где трапезничали Эстерсон и Полина. Затем уничтожила все молодые побеги на деревьях и кустах. И принялась за только что выстиранную в роднике футболку Полины…

— Твоя коза мне уже вот где стоит! — в сердцах воскликнула Полина, выразительно перерубив ребром ладони свою длинную сильную шею под самым подбородком.

— Молоко — хорошо, значит, и коза — хорошо, — возразил рассудительный Эстерсон. — Нормальная коза должна пастись!

Конструктор нескромно просиял.

Слово «пастись» он выучил только утром и невероятно этим гордился. Нужно сказать, появление Беатриче внесло новую струю в их занятия русским. Например, Эстерсон без запинки шпарил наизусть детские стишки вроде «Идет коза рогатая» и «Жил-был у бабушки серенький козлик».

— Пусть пасется где-нибудь в другом месте! Скоро она сожрет столько травы и листьев, что нашей маскировке — капут! Наше место начнет подозрительно выглядеть с воздуха!

— И что мне теперь делать? — спросил Эстерсон, напирая на «теперь».

— Как это — что? Уводить ее подальше и пасти! Ты разве не знаешь, что животных нужно пасти?!

— А почему ее должен пасти я, а не ты? Или хотя бы по очереди?

— Ты разве забыл, что я ее боюсь?

— Возможно, я тоже ее боюсь!

— Не боишься! Не надо врать! Вы с ней вчера разве что не целовались! Я все видела!

— Все равно не понимаю — почему я?

— Лучше я сделаю что-нибудь другое. Тоже полезное!

— Например, что?

— Например, почитаю! — С этими словами Полина встала с пенька и, тряхнув своими красивыми волосами, поступью особы королевской крови отправилась в землянку.

Эстерсону оставалось только издать сдавленный вопль отчаяния. В иные минуты он искренне сочувствовал первому мужу Полины, погибшему Андрею. Столько лет терпеть эту капризную дамочку, которая думает только о себе и считает, что это в норме вещей! Это же чокнуться можно в самом деле! Да что она о себе возомнила?

Но проходила минута, и Эстерсон начинал осознавать, что его жалобы притворны. И что он отдал бы десять лет своей скучной конструкторской жизни за то, чтобы прожить с Полиной хотя бы один год из тех, что был прожит ею с Андреем.

Именно так — один к десяти.

А по ночам, когда они лежали с Полиной, крепко обнявшись, в земляной утробе их временного жилища и вслушивались в далекий рокот тяжелых океанских вод, Эстерсон был готов поклясться — двадцать лет жизни за лишний год с Полиной он тоже отдал бы, еще как.