Время — московское! - Страница 40

— И что тут удивительного? К концу зимы они уходят на север, у них период спаривания, — пояснила Полина, в силу своей профессии сведущая в повадках всякой морской твари.

— Надо было отложить, — мрачно отвечал Эстерсон.

— Что отложить?

— Спаривание.

— Такие вещи умеют «откладывать» только хомо сапиенсы. Исчезновение пирамидозубов из прибрежных вод было в глазах Эстерсона особенно подлым ударом судьбы. Ведь они являлись единственным продуктом питания (кроме галет — но они выдавались теперь по две штуки на день!), который Полина, оказавшаяся чрезвычайно разборчивой, ела с удовольствием.

Ha какие только ухищрения Эстерсон ни шел, чтобы накормить свою подругу! Однажды на самой дальней оконечности полуострова ему посчастливилось найти куст c подвяленными солнцем, суховатыми ягодами круш. Терпким, чуть горьковатым вареньем из этих ягод, отдаленно напоминавших вишни, были забиты все кладовые биостанции. Ободрав руки о шипастые ветви, Эстерсон все же набрал полные карманы ягод и с видом победителя явился к Полине. Однако та есть круш наотрез отказалась.

— Терпеть не могу кислятину!

— Но они спелые!

— Все равно не буду! Вот если бы с сахаром…

— А я буду! — отвечал Эстерсон, жизнерадостно давясь своей добычей. Хотя астроботаник была права — ягоды были не слаще барбариса, — он надеялся, что его пример Полину воодушевит. — Очень, очень вкусный!

— Тебе и змеи вкусные, — фыркала Полина и, мученически вздыхая, добавляла: — Вот сейчас бы картошечки вареной… С укропом… Ее как раз выкапывать пора… А эти клоны уродские небось и выкопать не догадаются…

В таких случаях Эстерсон обычно умолкал и отходил подальше. Ему было неловко. В отличие от Полины он похудел совсем чуть-чуть. Может быть, килограмма на два. Как ни странно, зверский голод, который сопровождал его с первых часов на Лавовом полуострове, он научился с горем пополам утолять.

Помимо пурики, инженер с удовольствием поедал гусениц местной красавицы бабочки (крылья белые, испод — перламутровый), упитанных, неповоротливых змей (правда, предварительно их проварив), ягоды круш, а также неоперившихся птенцов — выпадышей из неряшливых высоких гнезд птицы, чем-то похожей на удода.

Птенцов этого фелицианского как-бы-удода Эстерсон держал за главный лесной деликатес. Нанижешь на прут пять-шесть выпотрошенных тушек, поджаришь над костром — и готов отменный, нежный шашлык!

Эстерсон знал: если ночью дует сильный северный ветер (а таких ночей было немало), с утра можно смело отправляться за свежей, розовенькой, беспомощно трепыхающейся в траве добычей. Но главное — никого не надо убивать. Почти не надо.

Но Полина от птенцового шашлыка отказывалась наотрез.

— Когда мне будет совсем невмоготу, я пойду на биостанцию и сдамся клонам. Пусть отправляют меня в свой проклятый концлагерь. А покуда у меня есть силы, я эту гадость есть не буду!

— Ну Полина…

— Никаких «ну»! Как говаривал мой муж Андрей, «у каждой шлюхи есть свои принципы»!

Эстерсон пристыженно опускал голову. В такие минуты он чувствовал себя чем-то средним между людоедом и пожирателем падали. Он стеснялся своей невесть откуда взявшейся неприхотливости.

И все же исключать птенцов из меню Эстерсон не собирался — ему очень не хотелось в лагерь для интернированных лиц. Все, что он мог сделать, — это регулярно отдавать свою порцию галет Полине.

Впрочем, нет. Было и еще кое-что. Однажды Эстерсон совершил настоящий подвиг — предпринял вылазку за картошкой.

Безлунной ночью, когда Полина сладко спала, зарывшись головой в подушку, он самостоятельно забрался в скаф и доплыл до биостанции. Там, по-кошачьи таясь, он выбрался из воды и проник в огород, который во дни мира пестовала тогда еще одинокая Полина.

На биостанции — как выяснили Эстерсон с Полиной посредством наблюдений в бинокль — теперь размещался дозор из нескольких солдат. Чем конкретно дозор занимался, сказать было трудно. Но в том, что солдаты там присутствуют, — сомневаться не приходилось.

Конструктор забрался на огород через дыру в заборе и выкопал при помощи ножа четыре сухих картофельных куста. Собрал клубни-недомерки в пластиковый мешок, отер холодный пот с расчерченного морщинами лба. Однако стоило Эстерсону приняться за пятый куст, как наконец-то сработал датчик движения — отнюдь не первый из тех, в чей сенсорный радиус инженер попал с начала своей авантюры. Сигнализация была дряхлой и своим паспортным данным давно уже не отвечала.

Сразу же раскричалась сирена.

В домике, где когда-то жила Полина, а теперь квартировали сыны Великой Конкордии, зажегся свет. Эстерсону ничего не оставалось, как улепетывать во все лопатки к океану…

Конечно, клоны не ожидали вторжения. И сигнализацию поставили просто потому, что «так положено».

А вот будь они малость порасторопнее — Эстерсону не поздоровилось бы.

Да и от Полины — конечно, уже после растроганных слез — он получил темпераментную взбучку. Пришлось пообещать, что картофельные вылазки больше не повторятся…

Непонятно, чем кончилась бы эта робинзонада для худышки Полины, если бы через три недели после вынужденной посадки пилота Николая к землянке робинзонов не приблудилась… коза!

Да-да, настоящая коза. Длинношерстая, голодная и шустрая.

Ее призывное блеяние Эстерсон и Полина услышали однажды утром в ближних кустах. Вскоре в ветвях засквозило нечто белое, еще минута — и показалась бородатая морда животного. Вредные глаза смотрели на людей с любопытством.