Время — московское! - Страница 25

К оглавлению

25

Меркулову было в тот момент не до меня. Его прессовала невыносимая боль в сожженной руке, но он все-таки нашел в себе силы прошипеть сквозь сжатые зубы:

— Меркулов — я. Правильно. Пушкин. Говорит. Бейте. Гадов.

— Ну все, «Ксенофонт», я закончил. Слышали вы меня, не слышали — прощайте.

Ад начинается по ту сторону надежды — вот что я понял, когда мигающий зеленый глазок открытой сессии погас.

Мы с Меркуловым находились в ближнем космосе почти точно над Южным полюсом. Топливо заканчивалось. Достичь первой космической скорости и перейти в полноценный орбитальный режим мы уже не могли.

Долой ложную скромность — мы с Меркуловым совершили подвиг. Невероятный и удивительный. А чтобы мы смогли спокойно долететь до полюса, другой невероятный и удивительный подвиг совершил Дантес.

И все это совершенно без толку. С тем же успехом мы могли втроем дуться в картишки.

А ведь я полдуши отдал за то, чтобы сюда долететь! Седину нажил!

Летели, показалось, целую жизнь. В полном радиомолчании.

Изредка я нервно позевывал, потягивался, ерзал. Никогда раньше мне не доводилось летать, на флуггере без скафандра. От этого мысли в голову лезли исключительно уместные.

О катапультировании без скафандра на высоте свыше восьми километров не может быть и речи — в условиях исчезающе малого давления кровь закипит прямо в сосудах. А если я спущусь на средние высоты и катапультируюсь там, то поверхности, пожалуй, достигну. Где и замерзну насмерть, ведь спасателей никто не пришлет.

Эти соображения отравили мне весь полет до полюса. А когда я не смог докричаться до «Ксенофонта», стало мне совсем худо.

«Что делать?!. Что?!. Пойти на вынужденную?.. Попытаться сесть?.. В эту мешанину трещин, расселин, торосов?.. Ну даже сядем мы с Меркуловым… В кабине «Дюрандаля» можно протянуть еще сутки… Да и то не факт. Она-то герметичная, но чем мы будем греться, когда заглушим двигатели?!»

— Саша. Клоны. — Меркулов продолжал свои вынужденные упражнения в краткости и был не очень-то внятен, но одного взгляда на радар мне хватило, чтобы понять: никаких посадок не будет.

Будет последний бой. К нам приближались клонские истребители — не менее полной эскадрильи. И это даже здорово.

— Принимаем бой, Богдан?

— Какие вопросы.

— Товарищи, приказываю: от боя уклониться. Вас прикроют. Даю телекодом координаты точки встречи.

— Ты. Что? Крыша. Едет?

— Это не я, Богдан! Не я! Ты понял?! Понял?! Это «Ксенофонт»! Дает посадку!

— Понял. Не ори.

Многим розам радости было суждено распуститься в моем сердце в ту минуту, как говорят в Конкордии.

Из ничего… из пустейшего, радарами насквозь прохваченного пространства, совсем близко от нас, возникли полтора десятка отметок, хором ответившие запросчику: «Свои!»

Самая жирная отметка принадлежала Х-крейсеру, остальные — «Орланам».

Затем, на четвертом канале, я услышал уж совсем невероятное:

— Здесь младший лейтенант Данкан Тес. Как слышите?

— Б…! Данкан?! Ё………!

— Зачем вы ругаетесь? Что я сделал неправильно?

— Дантес, родной, ты где?!

— Шесть ноль сзади вас. Высота два два.

— Лови телекодом точку посадки!

— Это чистый космос.

— Там авианосец. Наш авианосец!

— Спасибо. Не могу лететь. Топливо ноль.

— С этого же надо начинать! Дай мне свои координаты, только точно, и если ты в скафандре — катапультируйся!.. Э, нет, стой, погоди! Один вопрос: как ты смог?!

— Что?

— Ну там же полно аспидов было?!

— Семь. Все порваты в клочки. Я правильно говорю?

— Замечательно ты говоришь! Семь аспидов?! Ты сам их сбил?!

Тут вклинился тот же сухой, отстраненный голос с борта «Ксенофонта»:

— Гвардии лейтенант Пушкин, я понимаю ваши чувства, но прошу вас помолчать хотя бы до посадки.

— Хорошо… А, главное! Вы координаты парня к северу от нас сняли? Данкана Теса?

— Да.

— Точно сняли? За ним надо обязательно выслать спасательный флуггер!

— Вышлем. И хорош трепаться! Р-расчирикался…

Глава 4
Невесомость

Январь, 2622 г.

Планетолет «Счастливый»

Большой Космос


— Ты плакала? — спросил Таню чоруг на чистейшем русском языке.

Вопреки Таниным опасениям, чоруг оказался весьма гостеприимным хозяином. Он любезно встретил ее у стыковочного шлюза и проводил в ванную комнату — на «Жгучем ветерке» в отличие от «Счастливого» она была достаточно просторной.

«Ванная», как и следовало ожидать, оказалась своеобразной. Там стояли четыре глухих цилиндра в рост чоруга, круглый стол с бугристой поверхностью, несколько механических опахал и сравнительно яркие светильники. Благодаря тому, что некоторые гигиенические процедуры чоруги выполняют при желтом свете, в ванной можно было устроить особое, компромиссное освещение — приемлемое для человеческой психики и терпимое для самих чоругов. В других помещениях «Жгучего ветерка» с этим было сложнее.

— Да, плакала. Только откуда ты знаешь?

— Ты употребляешь неверное слово. Я не «знаю», я — «вижу»!

— А что ты видишь?

— Я вижу, что еще недавно твои глаза были мокрыми и красными. Кажется, у вас, у русских людей, это называется словом «плакать»?

— Все верно.

— Я помню, что плакание людей вызывают эмоции двух видов. Счастливые и несчастные. Я правильно сказал? Я еще только учу русский!

— Да, все так.

— Тогда сообщи мне, какие эмоции вызвали твое плакание?

— Несчастные. Я никогда не была счастлива настолько, чтобы из-за этого плакать.

25