Время — московское! - Страница 38

«Ксенофонт» подошел к «Виштаспе» так близко, как, по моим представлениям, мог себе позволить только торпедоносец-самоубийца.

Авианосец был при смерти. Если где-то, в отдельных закупоренных каютках, еще находились люди, то это были обреченные, отрезанные от всего мира бедолаги, которые не сумели (или не захотели) эвакуироваться с загубленного корабля.

Видимых повреждений «Виштаспа» почти не имел — все предыдущие попадания пришлись на противоположный, правый борт.

Но: спасательные капсулы, они же просто шлюпки, на своих местах отсутствовали.

Огромные створки палубных лифтов были распахнуты настежь.

Вдоль борта горел пунктир красных аварийных габаритов, которые в бою включать совершенно незачем: демаскировка.

— Мы атакуем «Виштаспу»? — спросил я у контр-адмирала.

— Как видите.

— Но зачем? Авианосец явно утратил боевую ценность!

Доллежаль оторвался от панорамного экрана и посмотрел на меня.

— Вы знаете, что такое мизерикорд?

— Мизерикорд?.. М-м-м, нет.

— Кинжал милосердия. С его помощью благородные рыцари добивали поверженных противников. Мы, благородные рыцари Х-матрицы, исповедуем ту же этику. Раненых — добивают.

«Хороша этика», — подумал я.

Но тут же сообразил, что хороша.

Если на «Виштаспе» еще остались люди, спасения им ждать неоткуда. Умереть от удушья либо окоченеть — вот и вся свобода выбора. Отважные уже застрелились. Малодушные медлят. Прекратить их агонию — дело чести для нас.

Кинжал милосердия вошел точно в середину борта «Виштаспы».

Серия взрывов вспучила полетную палубу и раскрыла борт на полдлины корабля. Надстройка пыхнула прозрачными лепестками пламени. Из отворов катапультных погребов ударили гейзеры обломков.

Вот и все, что глаз успел ухватить при свете испепеляющих силумитовых вспышек. Цепочки аварийных габаритов погасли. Останки авианосца, покрытые космическим камуфляжем, погрузились в небытие, полностью слившись с чернотой глухого космоса.

И только фравахар — золоченый крылатый диск, символ Ахура-Мазды, — сорванный с носовой оконечности волной деформаций, плыл в пустоте степенно и величаво. Крохотная золотая пылинка, символ Солнца, бесценная находка для ксеноархеологов неродившихся еще цивилизаций, которые придут в Галактику через миллиард лет после этой войны…

Покончив с «Виштаспой», командир отдал приказ:

— По местам стоять! Боевой разворот влево сто! Самый полный!

Офицеры немедленно схватились за никелированные ручки, выпиравшие на центральном посту из всех стоек. А что я — не офицер? Или дурак? Я тоже схватился.

Очень вовремя: неодолимая сила оторвала мои ноги от пола, потащила назад.

Правая переборка по всем признакам вознамерилась стать полом. Поверьте: лучше, куда лучше невесомость, чем поворот результирующего вектора сил градусов этак на шестьдесят. Ну да ничего не попишешь: боевой разворот — крутая штука.

Остальным приходилось не легче.

Кто-то крикнул:

— Эх, с ветерком катаешь, Минглиев!

На пол полетели неосмотрительно оставленные стаканы чая. Штурмана окатило от пупа до пяток.

— Енот твою мать, Беликов, у тебя что, державки нет?!

— Потише, мой-то стакан вот он. А твой? Твой где, сын звезды?

Офицеры заржали. Вообще они там, на «Ксенофонте», по этой части были легки на подъем. Чуть что — сразу «га-га-га».

Валентин Олегович не спешил окоротить балагуров. Все мгновенно унялись сами, при первых звуках его голоса.

— Торпедный, доклад по второй цели!

— Входит в створ через восемь секунд!

— Шахты двенадцать — шестнадцать, товсь!

— Есть товсь!

— Отсчет!

— Шесть… четыре… два… один…

— Седьмая — шестнадцатая… пуск!

Второй жертвой стал «Хварэна», принимавший в это время флуггерное топливо и боеприпасы с транспорта снабжения. Если «Виштаспу» наш крейсер расстрелял по сути в упор, то «Хварэну» пришлось бить с большей дистанции и с невыгодного ракурса.

Зато и выпустили мы целых десять торпед в одном залпе.

За обоих — «Хварэну» и транспорт — я был совершенно спокоен. Не уйдут!

Крейсер вернулся в граничный слой Х-матрицы, оставив с носом клонские фрегаты.

Меня сильно тошнило, но я героически терпел.

В центральном отсеке раскупорили дюжину бутылок «Абрау-Дюрсо» и выпили за скорейшее прибытие экипажа «Хварэны» в ведомство Вельзевула.

Когда «Ксенофонт» явился на рандеву со своими собратьями, мне велели убираться из центрального отсека и идти отдыхать.

— Я не хочу отдыхать, товарищ контр-адмирал! Ведь «Ксенофонт» — авианесущий крейсер! А я — пилот! Я желаю принять участие в следующей фазе операции! Вместе с «Орланами»!

— А я не желаю об этом даже слышать! — грозно сдвинув брови, ответил Доллежаль. — Кого мы награждать будем, если с вами вдруг что?

— Меркулова! — выпалил я.

— Еще одно слово, лейтенант, — Доллежаль неожиданно не на шутку разозлился, — и действительно до награждения доживет только Меркулов!

Филипп из-за спины контр-адмирала знаками показал, чтобы я не перечил.

Я и не думал.

А подумал я о том, какая же лейтенант Пушкин, в сущности, свинья. Сдал Меркулова мясникам в белых халатах — и сразу же о чем позабыл, как и не было его вовсе.

Но нет, я не из тех, кто друзей под капельницей бросает! Я тихонечко увел полбутылки «Абрау-Дюрсо» и, не прощаясь, пошел из центрального отсека в корму.

В следующей выгородке сидели пилоты-навигаторы: катающий с ветерком Минглиев и его дублер, Зальцбрудер.