На меня вновь накатили сомнения в том, что Зири привела нас именно к тому Вохуру, который был нам нужен. А не к его скромному однофамильцу-кинопрокатчику. Ведь не может, ну просто не может Главный Идеолог Манихейства жить в какой-то крысиной норе, без охраны. Не называть же охраной безоружного молодчика в обносках и с горошинами плейера в ушах! Хорош охранничек… Он даже не потребовал от нас ждать за порогом, как сделал бы любой сотрудник службы безопасности провинциального европейского супермаркета, если бы мы домогались аудиенции у его директора!
Парень с бутербродом пригласил нас внутрь и… даже предложил нам зайти в соседнюю комнату, на которой было написано «Чайная». Мол, угощайтесь, гости дорогие!
Нам ничего не оставалось, как последовать его любезному предложению.
В соседней, хорошо освещенной и теплой комнате стоял длинный, персон на сорок, стол, накрытый пестрой скатертью с кистями. В центре стола — букет роз, слава Богу, искусственных. В углу, на этажерке — шеренги чашек и блюдец, типично клонских, пузатеньких. На плите — дымящийся заварочный чайник, рядом — чайник с кипятком. И фрески, как же без них. Нарисованные люди смотрят кино и лица у них приветливые и радостные.
Перемолот первым уселся на скрипучий стул во главе стола и налил себе ароматного черного напитка.
— Чего вы на меня так смотрите? Думаете, у них чай отравлен?
Вскоре его примеру последовали Лехин и Борзунков.
Тем временем Терен и Иван Денисович обследовали фреску — на предмет того, издает ли она звуки. То же сделала и моя Таня. Но фреска помалкивала.
Собака Зири присела у моих ног и выжидательно на меня глянула. Мол, «не забывай, что вы обещали насчет консервов». Я осторожно погладил ее по холке. В крайнем случае пусть воспринимает это как выражение моего невежества.
…Я разливал чай по чашкам. Мои товарищи, развалившись вокруг стола, курили. Пепел стряхивали в бумажный стаканчик с эмблемкой конкордианского пассажирского лайнера «Гилария».
Прошло где-то с десять минут, когда дверь в «Чайную» снова распахнулась и тот же лохматый молодой человек, теперь уже без бутерброда, возвестил:
— Учитель Вохур согласен поговорить с вами. Он ждет вас в соседней комнате. Я провожу.
— Ну что, пора! — Иван Денисович отставил недопитую чашку и решительно встал.
Однако никто не торопился следовать его примеру.
— Товарищ Индрик, а что, если я тут пока останусь? Свой сухпай с чайком съем? А то ведь с самого утра во рту пусто, — состроив просительную мину, сказал Перемолот.
— Да и я бы почаевничал, — подхватил Борзунков. — Если можно. От меня в этих разговорах толку все равно никакого. Я же человек простой, в дипломатии не силен…
— Да и я, пожалуй, если позволите, — сказал Лехин. — Вы-то недалеко, в соседней комнате будете, если стрельба начнется, мы услышим, — добавил он, подпустив в голос служебной основательности.
— Солидарен, — вставил Терен. — И рад бы с вами, но ноги не держат… Посмотрю потом в записи.
— А вот я обязательно пойду. Это же историческая встреча, как вы не понимаете! — воскликнула Таня и по торжественному блеску ее глаз я сразу понял: о том, чтобы остаться в чайной комнате вместе с ребятами и насладиться минутами заслуженного покоя, мне нечего и мечтать.
Желтоухой Зири наши моральные дилеммы были безразличны. Пока мы решали, кто пойдет, а кто останется, она вошла в контакт с нашим провожатым и вскоре тот, что-то ласково приговаривая, полез в холодильник — как видно за вознаграждением…
Мы долго шли вслед за юношей через пустой, слабо освещенный кинозал. Он был довольно большим — по нашим, земным, меркам. Хотя и крохотным по меркам конкордианским.
Экран был сымпровизирован из широкого холщового полотна, кресла чья-то умелая рука вырезала из розового промышленного пенопласта. Вместо ковровых дорожек в проходах — сплетенные неумелой рукой циновки, а на стенах — лица конкордианских актеров, нарисованные умело, хотя и немного гротескно. Но самое удивительное, в кинозале было уютно и чисто. Вдобавок там витала та самая атмосфера не до конца растворившегося в пучине будней праздника, которая всегда присутствует в местах, где человеческие существа сообща вкушают духовную пищу. Попробуй еще создай ее, эту атмосферу, на глубине пять с половиной километров под водой и десять — под землей!
Мы вошли в зал через дверцу рядом с экраном и теперь направлялись к каморке кинопрокатчика — там, в окошке, горел неяркий белый свет.
Вдруг мои сомнения в том, что этот Вохур — вовсе не тот самый учитель Вохур из сводок ГАБ, развеялись как дым. Они даже стали мне отчасти смешны.
И я хребтом почувствовал: все так, все правильно. Мы — у самой цели.
Апрель, 2622 г.
Южный полярный континент, фиорд Крузенштерна
Планета Грозный, система Секунды
Конструктор обнаружил, что уже не спит.
Он полежал еще немного на спине с закрытыми глазами, вслушиваясь в квинтет трудноописуемых, но прекрасно всем известных шорохов, по которым на слух безошибочно угадывается близкое присутствие человеческого существа. Эстерсон решал: отвернуться ли к стене и попытаться заснуть снова или стоит все-таки взглянуть, кто там тихонько возится по соседству?
Любопытство взяло верх над усталостью и конструктор открыл глаза.
Полуотвернувшись от Эстерсона к стене, на противоположной лежанке сидел Цирле.
Его таинственный кейс был распахнут. Причем, как оказалось, при открытии кейс трансформируется весьма неочевидным образом, превращаясь в нечто вроде походной лаборатории. Плотные ряды крошечных капсул, пробирки прозрачные и непрозрачные, несколько компактных приборов, о назначении которых оставалось только гадать…